Главы из книги ОСС! (20 лет в каратэ)

Главы из книги ОСС! (20 лет в каратэ)

Автор: Натаров В.А.

Октябрь 1982 года. Наша группа, наконец, выезжает на стажировку в Японию, и без преподавателя. Буквально за месяц до отъезда одобренный всеми инстанциями преподаватель серьезно заболел, а замену оформить не успели. Так что нас отправили одних, а надзирателя обещали прислать вдогонку — как можно быстрее. Честно сказать, никто из нас не испытывал особого страха от того, что нам будет какое-то время плохо на чужбине без старшего «товарища».
Путь в Японию оказался непростым. В Министерстве образования явно экономили на студентах и отправили нас не прямым авиарейсом Москва—Токио, а более изощренно, но дешево: самолетом до Хабаровска, далее — поездом до Находки и двое суток пароходом до порта Ёкогама.
Плыть пароходом по уже штормящему октябрьскому морю двое суток, без опыта подобных круизов, оказалось весьма тяжелым испытанием. Во всяком случае на капитанский ужин смогла выйти лишь Жанна К., остальные слегли от «морской болезни». Уже позже, в Японии, Жанну, кореянку по национальности, местные жители часто принимали за свою. Однажды она даже выиграла танцевальный конкурс, проводившийся в одной из гостиниц на южном острове Кюсю, куда нашу группу возили на экскурсию. Танец состоял из единственного движения — вращения бедрами под гавайскую музыку. При вручении ей приза — колечка с бриллиантом — случился конфуз. Когда Жанна громогласно представилась: «Я — Жанна, студентка из Советского Союза!», организаторы были в шоке. Зрители — в основном японцы — недовольно загудели: мало того, что советская, да еще и нелюбимая японцами кореянка! Засуетился и наш преподаватель: «Как же ты кольцо через границу повезешь? И что подумают в посольстве? Может, вернуть?» В результате оконфузившиеся организаторы дали Жанне официальную справку, что бриллиант ненастоящий, чем окончательно успокоили нашего преподавателя…

…Наконец пароход вошел в порт Ёкогама. Движение пароходов, танкеров и сейнеров было там настолько плотным, что казалось — еще немного и образуется пробка, точно такая же, как на автомобильных дорогах.

Когда нас привезли на автобусе к общежитию, уже было темно. Университет располагался в префектуре Канагава, в 50 км от Токио.
Нас расселили в комнаты по двое — девочки на втором этаже, мальчики — на третьем. Я почти сразу лег спать, последнее ощущение перед тем, как я крепко заснул, был приятный аромат, исходящий из пакетика с сушеными травами, вложенного в наволочку подушки.
Нас разбудили в 9 утра, сказав, что через час нас ждут в учебном корпусе, расположенном через дорогу.
В октябре в Японии прекрасно: еще очень тепло, солнечно, безветренно. При свете дня удалось немного осмотреться. Трехэтажное здание общежития находилось за основной территорией студенческого городка (кампуса). Второй и третий этажи были жилыми, его обитателями, помимо нас, были японцы, китайцы, филиппинцы, корейцы, болгары и даже один новозеландец.

На первом этаже находились кухня — одна на всех, две душевые с ваннами в японском стиле и конференц-зал с цветным телевизором. В жилых комнатах — минимум удобств: большие железные кровати, когда-то бывшие двухъярусными, а теперь верхний ярус снят, железные шкафы канцелярского типа, столы и стулья. Тогда общежитие было свежевыкрашено в белый цвет и смотрелось неплохо. Спустя много лет, в августе 1999 года, я побывал в «Токае» — похоже, что общежитие со времен моей стажировки так больше и не красили: стены приобрели уже не серый, а черноватый оттенок, и здание как-то скукожилось, пострашнело.
Рядом со входом висела иероглифическая надпись: «Кокусай кайкан» — «Международное общежитие». Из-за того что сразу за общежитием располагалась свиноводческая ферма (через несколько лет ее снесли и сделали продуктовый рынок), ветер порой приносил в комнаты довольно неприятные запахи, за что общежитие в студенческой среде получило название «Кусай кайкан» — «Вонючее общежитие». Зимой свиньям было холодно, и их громкое жалобное хрюканье по ночам мешало спать.
Перед входом в общежитие росло несколько пальм, а рядом была небольшая поляна, на которой мы потом много раз играли в футбол. Учебный корпус для иностранных студентов также находился за территорией основного кампуса, рядом с университетской столовой, своей формой напоминавшей здание цирка на Ленинских горах.
Сама территория кампуса была большой, ухоженной, очень зеленой, с мощеной булыжником пешеходной зоной, фонтаном и прудиком с рыбками.
Но больше всего меня поразило здание, которое находилось сразу за учебным корпусом для иностранцев.
Это был зал для занятий восточными боевыми искусствами. Попробуйте представить себе ощущения человека, который в течение четырех лет ездил через пол-Москвы на занятия каратэ и возвращался домой к полуночи и который вдруг оказался в Японии перед входом в настоящий додзё — всего в двух минутах ходьбы от общежития!
Это даже был не додзё (зал), а будокан — храм боевых искусств. Перед входом — деревянные ворота в традиционном японском стиле, за ними — брусчатая дорожка и каменная лестница, местами поросшая мхом. Рядом с воротами — большая раскидистая сакура, весной полюбоваться ее цветением приходили японцы со всей округи. Архитектура будокана сродни японским храмам — покатая крыша с загнутыми вверх краями, массивные деревянные столбы, веранда, раздвижные боковые стены. На шестах вдоль стен зала с внешней стороны сушились спортивные кимоно — «до-ги».
Внутри — два больших зала, площадью где-то 30 на 40 метров: тот, что справа от входа — для занятий дзюдо и айкидо, покрыт татами. Слева — для каратэ, кэндо, иайдо — пол деревянный, покрыт лаком и блестит так, что видно собственное отражение. На один уровень ниже располагались раздевалки, душевые и тренировочный зал со спортивными снарядами, маленьким пятачком для занятий вольной борьбой и боксерским рингом.

Я сразу понял, что в основном это вотчина дзюдоистов: при входе — портреты чемпиона мира Ямаситы и его учеников. Оказалось, что этот зал является базовым для тренировок национальной сборной Японии по дзюдо и для проведения сборов и стажировок для иностранных команд.
Великого чемпиона по дзюдо Ямаситу я увидел уже в первый день, когда он, здоровый и крепкий, весом хорошо за 100 килограммов, подкатывал к будокану на маленьком мопедике, которого и видно не было под этим богатырем.

Я решил, что через неделю-другую, освоившись, надо будет записаться в секцию каратэ.

Погружение в японскую действительность было стремительным. Занятия начались в первый же день после приезда, причем с девяти до пяти, с часовым перерывом на обед. Сразу же посыпались домашние задания: написать сочинение, выучить диалог, прочитать и разобрать грамматические особенности куска оригинального текста, сделать письменный перевод, подготовиться к занятиям по синхронному переводу в лингафоне… При этом надо было как-то сориентироваться — хотя бы где и что покупать из еды. Это сейчас наши супермаркеты практически не отличаются по набору и качеству продуктов от японских или американских. Я до сих пор помню впечатления от первого посещения продуктового магазина — стандартного, даже заурядного по японским меркам, магазина самообслуживания. Я вошел, взял, как все, корзину, задумчиво сделал круг, чувствуя рябь в глазах от многочисленных разноцветных этикеток. Собравшись с духом, купил у выхода мороженое. С тем и вышел, пораженный увиденным.

Через три недели, уже заметно освоившись, втянувшись в занятия, перезнакомившись с обитателями общежития и уже небрежно закидывая необходимые продукты в корзинку в супермаркете, я решил, что пора заняться и каратэ.

Начал действовать по-простому. Зашел в учебную часть и спросил, как можно устроиться в вашем университете в спортивную секцию. Ответ был невнятным: какие-то общие фразы о том, что это непросто, что непонятно, кто будет нести ответственность… Какую ответственность, за что? Я так и не добился четкого разъяснения. От меня явно хотели отделаться и сказали, чтобы я зашел еще через пару недель.

Прямое обращение в секцию каратэ не дало результата. Смысл ответа был примерно таков: все вы, иностранцы, поначалу хотите в каратэ, потом бросаете занятия, а кто за это будет нести ответственность? Опять эта ответственность! Ничего не понятно!
Но все-таки получить разъяснения можно было только у самих японцев, поэтому я решил обратиться к одному из студентов, жившему в том же общежитии. Это был довольно упитанный, улыбчивый японец по имени Хироси. Он изучал русский язык, а в комнате на полке держал труды Маркса и Ленина, на которые обращал внимание всех своих гостей, при этом почему-то смущенно хихикая.

В первые дни нашей стажировки Хироси активно искал пути к более тесному знакомству с советскими студентами, и во время одной из вечеринок даже подбил наших ребят на соревнование — кто больше выпьет алкоголя. Хироси продержался минут сорок. Сильно покачиваясь он удалился к себе в комнату, сопровождаемый укоризненными словами: «Хироси! Ты куда? Стакан давай!»
На следующий день Хироси никто не видел, а в дальнейшем на вечеринках при словах: «Хироси! Стакан давай!», он сразу исчезал. Потом еще долго его пугали этой русской фразой, которую он, похоже, запомнил намертво.
Я ввалился к Хироси с пятью бутылками пива, кучей каких-то чипсов и сказал: «Слушай, Хироси! Надо поговорить!» Увидев пиво, японец явно обрадовался и изобразил готовность меня выслушать.
Без прикрас я рассказал о своих безуспешных попытках попасть в секцию каратэ и попросил Хироси помочь. Японец к концу моего не очень продолжительного рассказа уже допивал третью бутылку.
Он задумался на некоторое время, а потом сказал: «Варери-сан! («л» японцы, даже русисты, не выговаривают). Я готов за тебя поручиться! Но и ты пообещай мне, что не бросишь занятий через месяц-другой!» «Обещаю, — сказал я с недоумением. — А почему так все сложно?!» «У нас в Японии так принято: без поручителя-японца с незнакомым иностранцем не будут иметь дела. Теперь понимаешь, что я за тебя буду отвечать?» «Понимаю, понимаю!» — поспешил заверить я, пододвигая Хироси четвертую бутылку.
«Ладно! — сказал японец покровительственно. — Завтра я все узнаю и тебе расскажу».
Хироси свое слово сдержал. Уже в обеденный перерыв между занятиями он подошел ко мне и сказал, что в 5 часов вечера нас с ним будет ждать Сэнсэй.
Оказалось, что Сайто-сэнсэй в основное время работает главным менеджером магазина для студентов, в котором продавались всякие мелочи — от канцелярских товаров и книг до маек с символикой университета «Токай».
Сэнсэй принял нас в своем офисе. Среднего роста, сухощавый, лет сорока пяти, с застывшей полуулыбкой на красноватом лице и заметно припухшими веками, Сэнсэй, если честно, производил впечатление скорее завсегдатая питейных заведений, чем мастера каратэ.
Сайто-сэнсэй задал несколько коротких вопросов, сделал мне дежурный комплимент относительно знания японского языка. Он долго, правда, не мог понять, что это за стиль «Сэнэ» и классификация «красный пояс», который я себе приписал для пущей убедительности. Хироси тоже сказал что-то хорошее в мой адрес.
Немного подумав, Сэнсэй сказал:
— У нас сегодня тренировка, собственно она уже началась. Поехали! Я подвезу на машине. До-ги с собой?
— Нет, — ответил я растерянно, совершенно не ожидая столь стремительного развития событий.
— Ах, вот как? — похоже, Сэнсэй тоже был озадачен. — Хорошо. Поедем, посмотришь, а со следующего раза надо уже иметь до-ги! Тренировки, кстати, каждый день, кроме воскресенья, с 17-30 до 19-30. — При этих словах Сэнсэй испытующе посмотрел на меня. Я молча кивнул.

От студенческого магазина до будокана было езды на машине не больше минуты. Тренировка была в самом разгаре. Двенадцать молодых японцев — половина из них с черными поясами — отрабатывала базовые удары. Меня сразу удивило то, что они стояли не в ряды, а в круг, и каждый видит всех. Один из «черных поясов» — небольшой и круглолицый — зычно выкрикивал команды.
Дождавшись паузы в тренировке, Сэнсэй приблизился, получил свою порцию положенных приветствий от учеников, после чего стал их распекать за то, что удары выполняются недостаточно быстро. Все виновато кланялись и говорили «хай!».
Вдруг безо всякого перехода он показал в мою сторону и сказал: «А это студент-стажер из СССР. Его зовут… а, ну, это… ага!.. Маарэрий! Он будет с нами заниматься! Скоро сдаст экзамен на черный пояс!» — добавил он слегка язвительно.
Я произнес положенное в таких случаях «Прошу любить и жаловать!», получил в ответ сдержанные кивки, после чего как бы перестал существовать и для Сэнсэя, который поспешил уехать назад, в магазин, и для студентов-каратистов, продолживших тренировку. Вообще Сэнсэй потом появлялся в зале не чаще раза в месяц с инспекторской проверкой, остальное время тренировку вели старшие ученики.
Посмотрев немного, я тоже потихоньку ушел из зала.
Искаженный вариант моего имени — Маарэрий, несмотря на мои усилия объяснить, что мое имя произносится иначе, так и прилип ко мне на все десять месяцев занятий каратэ в университете «Токай». В сертификате о присуждении мне квалификации по стилю «Вадо-рю» фамилия написана правильно, а имя — именно так — Маарэрий… Только много времени спустя я понял, что мне лучше представляться японцам по фамилии — она абсолютно точно ложится на их фонетику, легко запоминается и практически не претерпевает искажений. А имя, как только не видоизменялось — Маарэрий, Барэри, Барирэй, Марирэй…
На следующий день в обеденный перерыв я пошел покупать спортивное кимоно — до-ги. Крошечный магазинчик для занятий боевыми искусствами находился в одном здании с кегельбаном, который украшала гигантская кегля. Буквально боком войдя в магазинчик, я почему-то вдруг разволновался и вместо до-ги попросил показать мне до-гу, то есть оружие каратэ — нунчаки, сай, тонфа и другое. Пожилой продавец терпеливо ждал, пока я разберусь, что же мне все-таки надо. Потом спросил:
— А вы кто и откуда?
— Я студент, из СССР.
Продавец вдруг обрадовался: «О! Я был в плену в Сибири!! Меня там кормили! Я остался жив!» И стал выпаливать слова: «картоська, барана, давай-давай, копай-копай!!» После чего полез в какую-то коробку и достал до-ги: «Думаю, это Вам подойдет!»
Спортивное кимоно было из плотного хлопка, с бледно-голубым оттенком (после недели тренировок этот отлив пропал). На левой стороне куртки темно-синими нитками были вышиты в скорописном варианте три больших иероглифа — То (Восток), Кай (море), Дай (большой) — Токай Дайгаку — Университет «Токай».
«О! И надпись есть!» — произнес я. Продавец, видимо, решил, что меня это смущает. И стал объяснять, что это был такой заказ, но от него отказались, и он готов мне отдать это спортивное кимоно со скидкой и бесплатно приложить белый пояс. Покупка состоялась к обоюдному удовольствию.
Вечером, сразу после занятий в университете, я отправился на первую тренировку.
К моему приходу явно были готовы. Встретивший меня у входа в додзё студент-первокурсник, маленького роста, коротко стриженный, в кимоно с белым поясом, показал мне раздевалку и сказал, что ценные вещи я могу сдать ему на хранение, на время тренировки. Немного подумав, я положил ему в сумку свои незатейливые электронные часы. Эта сумка потом всегда стояла на лавочке в спортзале, рядом с аптечкой, и дежурный, а таковым и был встречавший меня первокурсник, отвечал за сохранность сданных вещей.
По пути в спортзал дежурный, который представился как Набэсима, коротко мне рассказал о правилах поведения, установленных в клубе каратэ. Во-первых, желательно приходить в зал раньше Сэнсэя или Сэмпая (старшего ученика). Во-вторых, ожидать их прихода надо построившись в колонны, лицом к входу. В-третьих, вопросы можно задавать только по окончании тренировки. Я молча кивал, решив, что ничего хитрого в этих правилах нет — для начала надо больше слушать и меньше проявлять инициативы.
Похоже, что и мое место при построении в начале тренировки было предметом предварительного обсуждения и уже определено. Когда мы с Набэсимой, поклонившись, вошли в зал, маленький японец юркнул в дальнюю от центра зала колонну из пяти человек с белыми поясами, мне же жестами было показано, что надо занять место в одном ряду с обладателями коричневых поясов. Слева от меня располагался только один ряд — все с черными поясами. Позднее мне объяснили, что критерий для ранжирования один — курс, на котором учится студент, а не уровень мастерства. По моему возрасту меня должны были поставить в левый ряд — с черными поясами, но в апреле они заканчивали учебу в университете, а мне предстояло учиться почти год. Так я и попал в один ряд с третьекурсниками [i] . Все молча и терпеливо ждали прихода Старшего ученика. Но он появился не один, а вместе с самим Сайто-Сэнсэем. Видимо, одолело его любопытство — как иностранец у них будет заниматься.

Первая тренировка оказалась тяжелой. Многократное повторение простых базовых движений под счет — например, сто прямых ударов руками (цуки) считалось легким разминочным упражнением — было непривычным и утомляющим. В «Сэнэ» удары в таких количествах никогда не практиковались, там упор больше делался на разнообразие технических приемов.
Построение в круг также не давало возможности хоть как-то перевести дух — постоянно на виду у всех, «черные пояса» внимательно смотрят за каждым движением и тут же делают замечания. Сэмпай и вовсе периодически выходит из круга и начинает править ошибки, не особенно церемонясь с первокурсниками — вплоть до грубого крика и подзатыльников.
Общий принцип тренировок был «делать через “не могу”» — считалось, что только так можно поставить правильную технику и закалить дух. Любое упражнение делалось максимально возможное количество раз — а потом еще десять—пятнадцать.
Поначалу все было непривычно. После выполнения, скажем, упражнения на отработку ударов ногами — по пятьдесят раз — следовало: «Все плохо! Медленно! Все сначала!» Вот тут-то и начинались непроизвольные крики «киай», без которых выполнить упражнение до конца было бы просто невозможно. Вообще, замечание «Медленно!» (по-японски «Осой!») было одним из самых ходовых во время тренировок и врезалось в память именно в таких резких, срывающихся на визг интонациях.
В конце первой тренировки Сэнсэй подошел ко мне, слегка хлопнул по плечу и сказал вполне серьезно: «Будешь терпеть и стараться — сможешь стать черным поясом!» За время тренировки Сэнсэй сделал всего лишь несколько движений — резких, концентрированных, взрывных. Но даже непосвященному становилось ясно, что этот человек с лицом добродушного любителя выпить — гораздо опаснее тех крепких, коротко стриженных неулыбчивых ребят с набитыми кулачищами, которых мне доводилось видеть в Москве.
После тренировки я дотащился до общежития, залез в душ, потом погрузился в ванну — фуро. И о, чудо! — через пять минут я чувствовал себя бодрым и свежим! Оставалось только соорудить себе ужин и сесть за уроки.
Готовить ужин приходилось в тесной кухоньке, одной на пятьдесят обитателей. Меня спасало только то, что я приходил с занятий каратэ уже после того, как китайцы и филиппинцы насытились. Правда, после китайцев всегда в мойке оставались многочисленные очистки и овощные обрезки, что вызывало у меня глухое раздражение. Хуже этого мог быть только одуряющий запах, который пронизывал все общежитие и долго не выветривался, когда китайцы готовили свой знаменитый деликатес, жареную селедку.
Я стал ходить на тренировки каждый день. По воскресеньям я отсыпался, делал уроки на понедельник, играл с однокурсниками в футбол. Будний день я начинал с утренней пробежки — около трех километров по тенистым аллеям университета. После этого следовало отбывание всеобщей повинности для советских студентов — просмотр новостей в 8-30 утра и политинформация, когда каждый по очереди должен был делать обзор японских газет. Приехавший с запозданием в месяц руководитель группы строго следил за тем, чтобы все собирались вовремя, иногда ему приходилось звонить по интерфону прямо в комнату кому-нибудь из заспавшихся студентов, и тот появлялся через минуту в конференц-зале, с мятым лицом, всклокоченный и зевающий.
В 9-30 начинались занятия, с часа до двух — перерыв на обед. Мы часто с Сергеем Ч. ходили в студенческую столовую, расположенную в том же здании, где и магазин, в котором работал Сэнсэй. Как-то раз мы шли к этой столовой, оживленно что-то обсуждая. Вдруг, как черт из коробочки, откуда-то выскочил Набэсима, замер передо мной, отвесил поклон, громко прокричал приветствие и снова исчез куда-то. Сергей корчился от смеха, и чем больше я пытался ему объяснить установки и предписания для первокурсников, обязывающих их приветствовать старших по клубу каратэ даже на улице, тем веселее ему становилось. К концу обеденного перерыва вся наша группа только и говорила о том, что Натарову японцы уже начали бить поклоны прямо на улице.
Пример Набэсимы, которого постоянно донимали замечаниями, подзатыльниками, вечно отстающего во время кроссов, но упорно не бросающего каратэ, был для меня веским аргументом: как бы тяжко ни было мне на тренировках, есть люди, кому еще труднее. Сама фамилия этого маленького японца вызывала у меня смешанные чувства: с одной стороны, это громкая самурайская фамилия, окутанная множеством легенд, что-то вроде нашего Добрыни Никитича, а с другой — «набэ» по-японски означает «кастрюля». И когда со всех сторон раздавалось: «Эй, Набэ, протри-ка пол! Эй, Набэ, надо стараться!» — я мысленно переводил его имя на русский, получалось очень забавно.
За редким исключением тренировки начинались с пробежек по территории университета. Мы переодевались в до-ги, строились в колонну по двое у входа в будокан и босиком, средним темпом бежали, издавая при этом разнообразные крики, смысл которых мне так и не удалось постичь. Бегущий впереди, как правило сэмпай, первым громко выкрикивал что-то вроде: «Сёсёррраа!», и все вместе в ответ: «Гёкудзоо!» или просто «Ээй!». По всей территории университета после занятий передвигались такие же группки бегущих дзюдоистов, футболистов, кэндоистов, легкоатлетов. Около получаса над кампусом висел непрерывный гул. Пробежки бывали укороченными и более длинными — с многочисленными ускорениями в горку и подъемом на девятый этаж одного из учебных корпусов университета, у которого вместо обычной лестницы вверх шел спиралевидный пандус. С площадки на крыше этого корпуса в ясную погоду открывался прекрасный вид на гору Фудзи, но подъем на нее сопровождался разнообразными упражнениями — прыжками на одной ноге, на двух, гусиным шагом, ускорениями — наверху было уже не до красот. Мысли были заняты только тем, как бы до конца отстоять последующую тренировку в зале.
Примерно раз в три месяца в спортзале появлялся седовласый японец лет пятидесяти, довольно крепкого телосложения, с живыми карими глазами. Его встречали с невероятной помпой: построение происходило не в зале, а у входа в будокан, сэмпай буквально на полусогнутых ногах бежал навстречу, почтительно брал из его рук сумку, провожал в раздевалку. Это был Оцука, сын основателя стиля «Вадо-рю». Позднее, после смерти отца, он стал во главе этого стиля каратэ, и его стали называть Оцука Второй. Тогда к нему было принято обращаться Оцука-Сихан. Как мне объяснили японцы-каратисты, Сихан, в отличие от Сэнсэя, курирует несколько клубов и входит в руководство стиля.
Тренировки Оцука-Сихана я очень любил: они не были физически тяжелыми, больший упор делался на разъяснения и разучивание новой техники.
У Оцука-Сихана была очень понятная, простая, но вместе с тем образная речь. Он любил, чтобы к его тренировке были подготовлены школьная доска и мел. В середине тренировки обязательно следовало лирическое, а если точнее — «физическое» отступление с черчением на доске человеческих фигурок, расклада сил при выполнении тех или иных ударов, смещения центра тяжести. Однажды Оцука, желая продемонстрировать пример важности скорости нанесения удара, попытался написать даже формулу импульса силы: mv деленное пополам. Пристально посмотрел на написанное, явно понимая, что чего-то в формуле не хватает. «Что-то не то!» — сказал он без тени смущения. «Кто поможет?» Японцы потупили глаза, а я вылез вперед доказывая, что советское образование — лучшее в мире, и написал над значком скорости маленькую двойку — скорость в квадрате.
«О! Точно! Молодец!» — обрадовался Оцука и продолжил объяснения. Этот эпизод поразил японцев-каратистов — больше всего не тем, что я знаю простейшие физические формулы, а тем, что вылез и поправил самого Оцуку.
«Но он ведь сам просил! Сихан — мне друг, но истина дороже!» — отшучивался я, когда японцы во время очередных посиделок непременно вспоминали этот случай.
Именно благодаря Оцука у меня пробудился интерес к ката — комплексам формальных упражнений. Его показ скрытой техники каратэ, зашифрованной в тех или иных движениях, был убедительным. Становилось понятным, что это не просто балет или танцы, а серьезное боевое искусство с возможностями практического применения. «Ката — это ДНК каратэ, — говорил Оцука-Сихан. — Раньше не было кино и видео, а техника каратэ сохранялась и передавалась от поколения к поколению — благодаря ката».
Оцука всегда присутствовал и на экзаменах на ученические разряды — кю, которые проходили непосредственно в нашем зале. Основное внимание уделялось качеству выполнения техники, поэтому по количеству разрядов было не так много. Когда я рассказывал потом об этом в Москве нашим каратистам — не верили!

Источник: www.shorinryu.ru